Скорей бы настало завтра [Сборник 1962] - Евгений Захарович Воробьев

— Тогда не стоит, поищу другую крышу.

Очевидно, Листопаду не удалось скрыть беспокойство.

— Немцы во всех домах. Их тут нагнали целый эшелон. Проходу нет. Так что, если немцев не любите, лучше совсем уходите.

Листопаду послышались в словах девушки нотки живого участия. Он пристально взглянул в ее глубокие серые глаза и вдруг с внезапной откровенностью сказал, почему-то совершенно уверенный в собеседнице:

— Мне здесь пожить требуется. В Кувшиновке.

— Ну что ж, пожить можно. А есть тут у вас кто? Знакомые или из родни?

— В том-то и дело, — вздохнул Листопад.

— У хороших людей всюду родня найдется. Заходите.

Листопад вошел и поставил сундучок у порога. Девушка протянула руку.

— Будем знакомы. Настя.

— Константин Григорьевич.

— Фамилия?

— Подгорный. А зачем вам?

— Должна жена фамилию мужа знать, — улыбнулась девушка. И уже серьезно добавила: — Значит, сделаем так. Вы сюда пришли на побывку… Долго гостить собираетесь?

— Два дня.

— Значит, на два дня к жене, ко мне то есть. Так я и соседям накажу. Мать сейчас придет. Вот я ее с зятем и познакомлю.

— Спасибо, — коротко сказал Листопад и снял свою замызганную кепку с надрезанным козырьком.

Уже через час Листопад рубил во дворе дрова. Он играючи разделывал тяжелые березовые поленья, так что Настя невольно провожала взглядом каждый взмах рук, державших топорище, и только приговаривала: «Ух, сила!»

Настя носила дрова сперва в дом, потом в баню и с улыбкой посматривала на гостя. А тот уже обжился, рубил весело, приговаривая, с шуточками.

Потом девушка принарядилась, и Листопад подумал: «Для меня». Ему это было приятно.

— Красиво! — сказал он. — Очень вышивка хорошая.

— Я нарочно замухрышкой хожу, — сказала Настя, чуть покраснев. — Вы не подумайте… Это чтобы немцы не приглядывались. Где уж тут модничать. Беднее — спокойнее.

— А сейчас зачем на беспокойство идете?

— Сейчас? — Настя покраснела еще больше. — Сейчас… Да как же иначе? Муж нежданно-негаданно приехал, радость такая! Ведь не поверят иначе. Для немцев все.

— Ну да, — сказал Листопад с неожиданным чувством обиды. — Правильно. Для них нужно.

За чаем говорили о деревенских делах, и разговор был длинный и обстоятельный, как само чаепитие.

Петровна, мать Насти, вела речь о невеселых новостях: о карательном отряде в Бобылеве, о неубранной ржи, оставшейся у дороги, что ведет на мельницу, о колхозном пастухе Терентьеве, которого угнали неизвестно куда вместе со стадом.

И между прочим Петровна рассказала, что стариков Акимовых, из Митькова, вместе с внучком и невесткой Олей немцы до сих пор не разрешают хоронить. Их расстреляли на той неделе, в среду, трупы так и лежат на огороде, на капустных грядках. А расстреляли немцы Акимовых за то, что те ослушались приказа коменданта и впустили ночью в избу незнакомого человека. Он назвался своим, сказал, что пробирается в партизанский лес, а когда его согрели, накормили и спрятали, оказалось — провокатор, которого комендант подослал нарочно.

— Как же не бояться чужого человека, — вздохнула Петровна.

Листопад отставил недопитую чашку, неловко встал и сказал:

— Я, пожалуй, пойду.

— Куда ты? — спросила Петровна встревоженно.

А Настенька покраснела и сказала;

— Вечно вы, мама, с глупостями. Затеяли разговор…

— Так ведь то о чужих. При чем же ты здесь, зятюшка?

Петровна забеспокоилась и начала усаживать его опять за стол, угощать. Листопад удивлялся — откуда у этой женщины столько доверия к нему, прохожему человеку.

Правда, вначале его несколько коробило новое прозвище. «Зятьками» в армии с презрением называли людей, которые, попав в окружение, не примкнули к партизанам и не пробились с оружием в руках к своим, а разбрелись по деревням, на огоньки теплых и сытых углов. «Записались в деревенские кавалеры и полезли к бабам на печи», — говорил о них Никита Корытов злобясь.

Листопад сидел у окна и все посматривал на улицу. Он оказался очень любопытным. Ему нужно было знать, куда ведут провода, у какой избы останавливаются штабные машины, где стоят караулы.

— Пройдусь, дела тут у меня, — сказал он Насте неопределенно и нахлобучил замасленную кепку с надрезанным козырьком.

Настя ни о чем не расспрашивала, и он был этим очень доволен. Но когда Листопад отошел от дома и обернулся, то увидел, что Настя идет следом и догоняет его.

«Вот некстати, — подумал он с раздражением. — Увязалась все-таки».

Они шли по деревенской улице рядом, не разговаривая, как будто были в ссоре. Листопад и впрямь сердился на Настю за назойливость, а Настя была обижена невниманием. Но она первая взяла его под руку.

На дальнем конце улицы, у дома, куда вели толстые штабные провода, немецкий часовой встретил кавалера и барышню окриком и приказал убираться, но не задержал их. Кавалер и барышня попросили прощения: они любезничали и не заметили, как забрели в запретную зону.

«Вот кстати, что Настя со мной», — с благодарностью подумал Листопад на обратном пути.

Он только сейчас догадался, что она нарочно, тревожась о нем, пошла гулять по деревне, и от этой неожиданной догадки даже приостановился на мгновенье. Настя вопрошающе посмотрела на Листопада, но он ничего не сказал, только взял ее под руку и повел к дому.

Уже начало темнеть, когда без стука открылась дверь и в дом, гремя коваными сапогами, вошли два немца. Тот, что вошел первым, долговязый и белесый, увидев незнакомца, деловито щелкнул затвором автомата. Этим движением он, на всякий случай, начинал разговор с каждым незнакомым русским.

— Даст ист майн манн, — поспешно выпалила Настя заученную фразу и начала сбивчиво рассказывать немцу о мужнином отпуске, причитая слезливо, совсем по-бабьи.

Листопад расторопно достал справку, долговязый ее прочитал, и больше немцы им не интересовались. Они сварили себе кофе, поужинали, почистили автоматы, один сел за письмо, Другой — за газету. Потом немец начал наигрывать на губной гармонике что-то знакомое. Он играл украинскую песню «Стоит гора высокая». Очевидно, их часть перебросили с Украины. Долговязый играл правильно, но все-таки на свой, чужой манер, и мелодия срывалась с губ, уже отравленная немецким акцентом.

Немцы стали устраиваться на ночлег. Они разлеглись на широкой хозяйской кровати не снимая сапог, положив под головы автоматы.

Листопад хотел улечься где-нибудь в сенцах. Но Настя заметила:

— Скромничать тоже нужно с умом. Поймут ведь. Хорош муженек, нечего сказать. Мать и то догадалась, к соседям ушла.

Девушка глазами показала на печку и сама забралась туда.

Они начали укладываться в темноте, оба смущенные нечаянной близостью друг к другу. Немцы еще не спали. Один из них раскатисто хохотал, и Насте все казалось, что они отпускают сальные шутки